– Но не ради же просветления под руководством гуру, который был ее партнером в ресторанной халтуре! Ты же сама знаешь, что она Федора прежде ни во что не ставила.

Меня удивило, что всегда сдержанная Вероника говорила теперь в таких выражениях о моей сестре и любимой женщине своего сына. Конечно, теперь уже бывшей любимой женщине, но все же… Ее деликатность я как раз очень ценила.

Она увидела мою растерянность.

– Извини за резкость. Просто когда Андрей вернулся от твоей сестры, на нем лица не было. Мне все еще больно за него, – сказала Вероника.

– К счастью, теперь у него есть Симочка, – отомстила я.

Вероника отреагировала на мою месть своей обычной мягкой полуулыбкой и спросила:

– Ты собираешься еще что-то предпринять, чтобы помочь сестре?

– Вы имеете в виду, чтобы вернуть ее в прежнюю жизнь? А чем она была так хороша, ее прежняя жизнь?

– Ну, это все же лучше, чем зайти в тупик и там остаться. Главное сейчас для Элеоноры – выйти из тупика.

– Я не знаю, в тупике она, или… – начала я и запнулась. Если это не тупик, то что это? Как определить теперешнее внутреннее состояние Элеоноры? С чем его сравнить?

Вероника смотрела на меня выжидающе, и я попробовала ей объяснить, почему мне сейчас сложно говорить об Элеоноре.

– Я попыталась ее понять и пришла к выводу, что у меня это не получится, если я буду исходить из своих воспоминаний о ней в детстве и юности. Я думаю, что вообще должна перестать относиться к ней как к младшей сестре и не считать себя во всем впереди нее. Ведь по внутренним параметрам все может быть теперь как раз наоборот…

– И у тебя есть причины так думать? – спросила Вероника.

– Она пошла дальше меня в своем желании изменить собственную жизнь. По-моему, это говорит о многом. О чем, пока сказать не могу…

Вероника коснулась моей руки, словно предупреждая, что скажет что-то неприятное, но необходимое.

– Но ведь твоя сестра попала в секту, – напомнила она мне.

– Андрей рассказал вам что-нибудь о «Трансформаторе»? – спросила я.

– Только то, что это закрытая территория и он чудом смог туда попасть.

– Это не совсем так. Там просто устанавливается особый порядок во время ретритов. Он нужен, чтобы ретритерам ничего не мешало.

– Ретриты – это что?

– Это периоды уединения для медитаций. Они проводятся в «Трансформаторе» по правилам буддийских монастырей… – начала было я, но Вероника замахала на меня руками.

– Не надо, не надо. Я и знать об этом не хочу. Секты остаются сектами, Восток – Востоком. Какая же это дурацкая мода – подражать Востоку. Надо держаться своих традиций. И тогда не будет ни бритых голов, ни брошенных матерей. Могу себе представить, как вашей маме сейчас тяжело. Она ведь очень любит Элеонору.

– Ничего, она справится, – сказала я, надеясь, что на этом мы остановимся. Этот разговор мне не нравился. Но Вероника стала расспрашивать меня о душевных переживаниях Ольги Марковны. Как потом оказалось, ради этого она и позвала меня к себе.

– Твоя мама верующая? – спросила вдруг Семшалина.

– Нет, – с уверенностью ответила я.

– Я хочу тебе кое-что предложить, – сказала Вероника. – Только ты не пугайся, ладно?

Я пообещала.

– Давай я схожу разок с твоей мамой в церковь. Я думаю, это то, что ей сейчас больше всего нужно.

Предложение Вероники привело меня в недоумение, и она это заметила.

– Я вижу, что ты о таком и не думала. А я испытала на себе, как помогает разговор со священником, когда тебе трудно. В моем храме служит замечательный батюшка, отец Евгений. Давай устроим твоей маме разговор с ним. Пока только просто разговор. Я попрошу отца Евгения поговорить с ней, а ты уговоришь ее с ним встретиться, хорошо?

– Не думаю, что это получится. Моя мать росла в детдоме и наверняка некрещеная.

– Неважно. Я и сама была некрещеная. А вот поговорила с отцом Евгением пару раз и приобщилась к церкви. И с твоей мамой может так случиться. Это будет для нее самое лучшее.

Мне стало неловко. Ну почему даже такие мудрые женщины, как Вероника, так по-детски верят в «самое лучшее» для всех? Понятно, она хочет помочь, но… Тут мне вдруг пришла в голову мысль, показавшаяся гениальной. И я предложила Веронике другое:

– У матери через неделю день рождения. Вы ее любимая актриса, и она будет счастлива, если вы ей позвоните и поздравите.

Вероника согласилась. Но добавила к этому свое:

– Если будет к месту, я сама ей тогда предложу поговорить с отцом Евгением.

13

В свой день рождения Ольга Марковна проснулась раньше меня. Когда я встала и вышла в коридор, то услышала ее голос на кухне. Было похоже, что она была зла на весь белый свет. Я решила пока подождать с поздравлениями и пошла принимать душ. Когда же я вышла из ванной, матери дома не оказалось. Теперь она стала ходить в магазин сама, и я подумала, что она ушла за покупками.

Ольги Марковны долго не было, а когда она вернулась, то я не увидела у нее в руках ни продуктовой сумки, ни магазинных пакетов. А в ее взгляде не мелькнуло и фотона приветливости при встрече со мной в коридоре. Она мельком посмотрела на меня, переобулась в домашние тапочки и сразу же пошла на кухню. Я подождала, оставаясь в коридоре, позовет ли она меня к себе. Но этого не последовало, и я сама пошла к ней.

Увидев меня, мать напряглась. Ее взгляд пробуравил меня насквозь, но я уже перестала на такое реагировать. В руках Ольга Марковна держала кастрюлю, и я подумала, что она собирается варить себе перловку, которую часто ела на завтрак.

Шагнув к ней, я увидела в кастрюле множество стеклянных осколков. Один из них был довольно большой, и я узнала в нем часть ее любимого хрустального стакана, который она очень берегла и потому редко им пользовалась. Значит, она утром разбила этот стакан, а осколки собрала в подвернувшуюся под руку кастрюлю. Но не успела я открыть рот, чтобы на это отреагировать, как мать закричала на меня:

– Что ты все ходишь за мной?! Оставь меня наконец в покое!

И я отправилась обратно в гостиную, чтобы вернуться к переводу, которым тогда занималась. Прошло какое-то время, и в гостиную вошла Ольга Марковна. Ее взгляд заметно подобрел. В руках у нее был склеенный стакан.

– Вот, смотри, как получилось, – сказала она с гордостью. – По-моему, хорошо. Трещин почти не видно.

– Да, неплохо, – сдержанно отреагировала я. Бывали случаи, когда мать что-то хвалила притворно, чтобы испытать меня на честность, и если я ей поддакивала, то обличала меня в лицемерии.

– Ну не обижайся на меня, – сказала она. – Я была зла на себя. Этот стакан всю жизнь со мной. Его нельзя разбивать, а я разбила. И клей у меня еще засох.